«Расчищаем слой грязи в психике»

Ирина Тетеревкова. Фото предоставлено Ириной Тетеревковой.

Психолог Центра реабилитации для наркоманов, алкоголиков и игроманов Ирина Тетеревкова — о том, как и почему тамбовчане становятся зависимыми

Екатерина Жмырова

17 октября, 2014 16:20

18 мин

Ирина Тетеревкова работает в Центре реабилитации «Мост» девять лет. Эта некоммерческая организация появилась в Тамбове в 2002 году и первоначально состояла из добровольцев, которые не имели ни специальной подготовки, ни образования. А точнее — из тех людей, которые сами прошли путь освобождения от химической зависимости. Позже в центр реабилитации пригласили профессиональных психологов, в том числе Ирину. Мы встречаемся с ней на Набережной. Ирина сразу объясняет, почему назначила мне встречу на нейтральной территории:

– Я вам не скажу, где мы находимся. Мы это скрываем для того, чтобы не было атак со стороны дилеров. У нас в городе, к сожалению, эта сеть очень хорошо развита. И предложение значительно превышает спрос. Наркотрафик идет через нас, что же поделаешь.

– А как же вас люди находят? По сарафанному радио?

– У нас есть сайт. Наши выпускники рекомендуют нас своим знакомым. К нам даже из других областей приезжают люди. В основном Москва, Подмосковье.

– Вы работаете по классической программе «12 шагов»?

– Не совсем. Мы сочетаем различные методики. Кроме «12 шагов» у нас с ребятами еще работают психологи, арт-терапевт, проводятся тренинги. Программа рассчитана на три месяца. Это стационар. Жизнь в центре четко регламентирована — у нас есть свой устав, который необходимо соблюдать. Ребята вынуждены смирять свой эгоизм в том числе и для того, чтобы просто ужиться в комнате друг с другом.

– Говорят, что зачастую причиной алкоголизма является как раз эгоизм.

– Мы придерживаемся концепции, что это системная болезнь, которая поражает все сферы жизни человека, тело, психику. У зависимых людей разрушаются внимание, память, мышление нарушается. Но надо сказать, что эмоциональные предпосылки все-таки закладываются в семье.

– А как же генетическая предрасположенность?

– Генетически закладывается ослабленная печень, которая реагирует на «вещество» более интенсивно, чем здоровая. Если говорить о схеме, которую мы выявили у наших ребят, то мужская линия у них алкоголизирована практически всегда — отец, дед, чаще — два деда. Но психологически это все равно происходит через убеждения, сформированные в семье. Алкоголизированный отец слаб и не умеет проявить свои мужские качества. Доминирование матери первично. Но эти мамы — мы их называем «созависимыми» — изначально выбирают себе в мужья сыновей таких же доминирующих женщин, как они сами — мужчин, которыми можно управлять. И это желание контролировать мужчин переходит очень мощно на сына. А муж, как правило, не выдерживает, тихо спивается, уходит в работу или начинает искать каких-то других женщин, с которыми более комфортно. У всех наших ребят дисфункциональные отношения в семье.

– То есть получается, что виновницы мужского алкоголизма — матери и жены?

– Не то чтобы это причина. Но цепочка такая идет. Носители заболевания, конечно, женщины. Созависимость, доминирование и желание получать счастье через контроль над жизнью другого человека — это женское. Эта схема, кстати, очень хорошо ложится на историю нашей страны. Если ребенок в течение первого года жизни не получил достаточно маминого внимания, тепла, заботы, то он застревает на этой стадии и всю жизнь пытается восполнить этот недостаток. А в нашей стране почти все этого не получили. Потому что, когда я родилась, матери выходили на работу, когда ребенку было два месяца. В итоге выросло поколение женщин, у которых эмоциональная сфера проседает — они как раз и есть мамы наших нынешних наркоманов. Они не получили любви и сами не умеют любить — по-доброму, не разрушая своей любовью. А дальше происходит следующее — ребенку нужно вставать на ноги, начинать отходить от матери, говорить: «Я сам», а мама его не отпускает. Ей страшно, что ребенок уйдет, и она перестанет получать тепло от того, что он рядом. У нас есть 35-40-летние мужчины, которые буквально так и говорят: «Я никак не оторвусь от мамкиной груди». Психологически так оно и есть.

– А сами-то они хотят оторваться?

– С одной стороны, если ребенок хочет уйти, а его развитие тормозят, он всеми силами будет стараться вырваться из-под контроля. Но эти попытки чудовищно истощают, и зачастую дети уходят, Бог знает куда. На улицу, например. А там широким толстым слоем рассыпано «вещество». С другой стороны, быть под контролем матери очень удобно. Потому что все, что ты сделаешь неправильно, она откорректирует, последствия дурные сгладит, проблемы решит. Это очень удобно с одной стороны, рваться прочь, а как только возникают какие-то сложности, тут же прибегать назад. У нас же мамы отмазывают от тюрьмы, армии, гасят кредиты, продавая для этого дачи и машины. Мамы ободраны как липы. Разве что кожу с них не сняли. Но они продолжают решать проблемы своих детей. В том числе и сексуальные. Мама одного из наших реабилитантов знает все подробности отношений своего сына с девушками. Она решает, что перспективно, что нет, она прогоняет или наоборот принимает. У нас была мама, которая хорошо владела английским языком и давала уроки девушке своего сына, для того, чтобы контролировать их отношения.

– Получается, что людям, которые страдают зависимостью, нужно в первую очередь корректировать отношения с матерями?

– Безусловно. Отношения в семье. Не только с матерями, но и с отцами. Такая сконцентрированная на ребенке мама, она ведь отношения с отцом разрушает. Чрезмерными претензиями к нему. А еще, знаете, что мы сейчас обнаружили? Практически все наши мамы — это женщины, которые вышли замуж, не любя своих мужей. То есть где-то там до брака у них остался тот, кого они любили и куда до сих пор течет их любовь.

– Вы как-то объясняете для себя эту тенденцию?

– Не знаю, почему они выбирают контроль вместо любви. Отношения с ребенком очень тесные и слитные, а отношения с папой совсем разреженные. И, как правило, такая мама влезает в отношения отца и ребенка и разрушает их тоже. Схема такая. Мама говорит папе: «Ты вообще не занимаешься нашим сыном, ты бы уроки с ним что ли поучил». Папа говорит: «Хорошо, давай». Отходит от телевизора, садится учить уроки. А мама над ними как коршун кружит вместо того, чтобы пойти на кухню еду готовить или своими делами заняться. Нет, она должна знать, как папа с сыном учат уроки. И чуть только папа повысит голос — а он его обязательно повысит, потому что сын уже разучился его слушать — мама тут же заявит: «Вот, тебя ни о чем попросить нельзя. Мы с ним совсем не так делаем. У тебя все равно ничего не получится». Она полностью обесценит папину попытку. И папа скажет: «Тьфу, занимайтесь сами, делайте, что хотите». Ребенок рад, папу опять посрамили. А для папы сын становится источником негативных эмоций.

– В нашем обществе принято жалеть женщин, у которых мужья или сыновья алкоголики, а получается, что все совсем наоборот.

– Конечно, ведь они рассуждают так: «я же героиня, я несчастная, я с ним столько лет живу». Тем более, социум поддерживает. Но ее жертва — это как раз и есть спонсирование его болезни. Многие мамы считают: «со мной все в порядке, вы мне его отремонтируйте». И жены алкоголиков так считают. У нас есть семейные сессии. И самое сложное как раз вот это отрицание, ложное убеждение развенчать: «Со мной все в порядке, проблема в нем». Иногда мы даже предлагаем ребятам, у которых мамы не включились в работу по выздоровлению, жить отдельно, пока они не социализируются. Лучше даже в разных городах. Нередко мамы сами начинают подталкивать детей в срыв. Вы взрослый самостоятельный человек, вы выполняете все рекомендации, все делаете. А мама вам, взрослому человеку говорит: «А ты сегодня самоанализ писал? Тебе пора уже идти в группу, почему ты не идешь? А ты сегодня задержался, почему?». Этот навязчивый контроль над взрослым человеком безумно раздражает, и справиться с этими чувствами не всегда удается. Как у Шекспира: «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть. Напраслина страшнее обличения».

– Но есть же и женский алкоголизм. Он тоже завязан на отношениях с матерью?

– У женщин все строго наоборот. У них разрушены отношения с мамой, а папа их поддерживает, деньги дает. С папой взаимопонимание, а мама требовательная, жесткая, с претензиями. В общем, с однополым родителем надо выстраивать отношения, а от родителя противоположного пола немного отстраняться, не сливаться эмоционально. Мы помогаем женщинам «принять» мать, а мужчинам — отца. Когда мужчина начинает думать об отце хорошо, у него восстанавливается связь времен, связь со своим родом.

– Женщинам 50-х-60-х было некогда заниматься детьми, они работали. Их недолюбленные дочери чрезмерно опекали своих детей. А современные молодые мамы, какие они? Насколько будут склонны уходить в зависимость их дети?

– Это больная тема. Мы же ведь все находимся в определенных социально-экономических условиях. И у нас целенаправленно и планомерно разрушались ценности, семьи в том числе. У меня сейчас очень активная полемика идет с православными священниками, и мы сходимся на том, что необходимо возвращаться к традиционным ценностям, которые столько веков поддерживали выживание человеческого вида. А это семья, духовность, определенные полоролевые модели и функции в семье. Доминирующие женщины, откуда они взялись? Из периодов нестабильности — революция, гражданская война. Отца репрессировали, убили, на войне погиб. Мама осталась одна. У нее много детей — тогда у всех было много. И вот одна женщина должна их поднять. Тут уже о заботе и ласке мало приходится говорить. Она начинает выполнять мужские функции, внешние, инструментальные. Мы всегда говорим, что мужчина — инструментальный лидер в семье, а женщина — экспрессивный. И если она начинает выполнять инструментальные функции, то где взять энергию на экспрессивные? А дочки впитывают мамино поведение. Та по несчастью мужчину не нашла, их было мало. А дочь уже считает, что так и должно быть. И вот она встречает мужчину. Какое-то время, если он сильный, они бодаются за власть. Выясняют, кто из этих двух петухов главный в курятнике. Пух и перья летят. А потом, чаще всего, мужчина сдается, потому что любящий мужчина женщину не будет к ногтю прижимать, а вот женщина может под каблук загнать легко.

– Получается, что сейчас снова выросло поколение доминирующих мам, потому что их детство и юность пришлись на перестройку?

– Это такие же амазонки, да. Но обратите внимание, что сейчас очень востребованы различные женские тренинги, потому что интуитивно женщина понимает, что ей не хватает чего-то, что-то неправильно, искажено. И вот они идут учиться каким-то приемам, как сексуальность развивать, как себя держать, как ходить. Но не в этом дело-то. А в том, что в голове сидит убеждение, что я могу все, мне мужчины не нужны, они неполноценные и без них вполне можно обойтись.

– У нас что-то вроде моды на сильных женщин — тех, которые имеют свой бизнес, одни растят детей, а по ночам плачут в подушку, когда этого никто не видит.

– Совершенно верно. Женщины перестали быть женщинами. Бизнес-леди — это что, женщина? Это странное существо в женском обличье. Очень часто мужчины выбирают таких очень привлекательных, женственных, а потом обнаруживается, что это боец тхэквондо с черным поясом. И что дальше с ней делать? А уже дети есть. И вот идет эта бесконечная война. Мужчина понимает, что если он сдаст позиции, то будет совсем плохо. И детей любит, а эти женщины говорят: «Все, никаких тебе детей». Понятно, что это какие-то глубинные проблемы общества в целом. То есть, мы начали с алкоголиков и наркоманов, а пришли к семье в целом, к полоролевому поведению. Потому что это основа. И наша задача — вернуть людей к истокам. Но нам, бойцам этого фронта невидимого, трудно это сделать. Я действительно чувствую себя как на фронте.

– Истоки — это «Домострой»?

– Не обязательно. Хотя, если почитать, в нем, кстати, не было ничего плохого и все были защищены. Я говорю про то, что идет к нам с Запада, то, против чего сейчас восстала русская цивилизация, если уж мы заговорили о геополитическом противостоянии. Это размывание идентичности, превращение человека в странное существо, биологические особенности которого полностью нивелируются. Во Франции мальчики раз в неделю должны в школу в юбках ходить, в Англии понижен возраст ребенка, который без согласия родителей может претендовать на гормональную терапию, изменяющую пол. В Калифорнии законодательно приняли решение, что ребенок в школе может решить, в какой туалет ему идти — в женский или в мужской: «я мальчик, но я считаю себя девочкой и иду в женский туалет». Но это же душераздирающе.

– То есть Москва все-таки должна стать третьим Римом?

– Да. Как это ни пошло звучит, но Москва, наверное, сейчас консолидирует вокруг себя те силы, которые хотят традиционности. Кстати, некоторые психологи считают, что когда женщины вышли из традиционного пространства семьи в социум и стали зарабатывать деньги, это очень сильно дезориентировало мужчин и дало дополнительный толчок к алкоголизации. Потому что в дореволюционной России не так уж сильно было пьянство распространено. Да и если мы вглубь веков проникнем, то выяснится, что славяне — далеко не самые пьющие были. Работать же надо в нашем сезонном климате. Вообще, статистика эта велась достаточно давно. Последние два столетия уж точно она есть. И дореволюционная Россия была далеко не в первой десятке. А потом людей стали целенаправленно спаивать.

– А как вы относитесь к запретам на продажу алкоголя? У нас в Тамбове они даже более строгие, чем во многих других городах. Нельзя купить спиртное после девяти вечера, а в государственные праздники винные отделы закрывают на целый день. Вы как человек, который знает проблему изнутри, видите какие-то результаты депутатских инициатив?

– Это формальные рамки. Для того чтобы они сработали, нужна еще и идеология здорового образа жизни. А это, если и есть, то очень мало или так карикатурно, что хочется сделать скорее наоборот. Нужно заменять спиртное чем-то. Потому что многие люди сейчас даже не считают, что выпить пару-другую банок пива после работы каждый день — это алкоголизм. А он ведь четырех типов есть. Всю неделю человек работает, в субботу-воскресенье напивается, к понедельнику протрезвеет, тащится на работу. Это алкоголизм. Каждый день после работы пить, каждый день понемножку — это тоже алкоголизм. Есть любители элитных алкогольных напитков, для которых стало нормой выпить глоточек виски или бренди с утра, потом через два часа еще глоточек. Человек вроде бы и не пьян, но постоянно находится под влиянием. А четвертый тип — это уже запойный. Когда человек может полгода в рот ничего не брать, а потом срывается сразу на пару недель, на месяц.

– Давайте вернемся к вашим реабилитантам. Среди них больше мужчин или женщин? Люди какой возрастной категории чаще обращаются к вам в центр?

– Мужчин, как правило, больше. Где-то на 20 мужчин у нас пять женщин. Возраст — 20-35 лет. Наркоманы обычно дольше не живут. Самому старшему у нас было 42 года. Но у него было много ремиссий. Прекращал на несколько лет, потом снова срывался. Эта болезнь как язва. Многие считают, что если они несколько лет держались, могут попробовать вновь, потому что смогут контролировать проявления. Вот я собираюсь ехать в Чехию и как это я там пива не попью? Но это иллюзия. Первое же употребление моментально срывает их в неуправляемое системное употребление. От «вещества» нужно отказываться полностью. Только в этом случае будет полноценная хорошая жизнь.

– А какой процент ваших ребят полностью меняют образ жизни, а сколько срываются? Вы как-то отслеживаете их судьбу?

– Мы считаем по-хитрому. Ремиссия — это, если человек держится два года трезвым. Именно столько времени нужно, чтобы наркотическое вещество полностью вышло из обмена веществ. После реабилитации два года «без вещества» у нас держатся 52 процента. Это хороший показатель. Мы со всеми держим связь. Через сообщества анонимных наркоманов и алкоголиков, например. Люди общаются. Это такая своя среда, свой социум внутри социума. Мы всегда знаем, кто сорвался. Скрыть это совершенно невозможно, мгновенно знают все. Кстати, среди наших ребят очень много красивых, умных, талантливых. Те, кто МГУ и Бауманский окончили, кто работает на высоких постах. Они очень ресурсные и потенциал у них мощный. Но много, конечно, и порушенных. И почти все они мечтают о любви, семье, детях — это тот маячок, который может их привести к выздоровлению.

– У вас в центре часто завязываются близкие отношения между пациентами?

– Это строго запрещено. Во-первых, из-за соображений гигиены. У нас же все инфицированы. Гепатит C практически у всех, ВИЧ — у многих. А во-вторых, когда человек начинает воздерживаться от наркотического вещества, у него тут же возникает потребность в отношениях. Зависимость же много проявлений имеет. И у них огромная потребность в любви, которую они не умеют и не могут реализовать в силу своих личностных деформаций. Есть такие методики, которые проводятся в трансе. Так вот в этом состоянии ребята выдают нам такие высокодуховные ценности, о наличии которых у себя сами не подозревали. И я для себя делаю вывод, что все это у нас есть на уровне генетической памяти. За три месяца сформировать новую нравственную основу совершенно нереально, а вот вернуть то, что присуще человеку имманентно и было замусорено какими-то наслоениями, травмами, можно. Практически всегда обнаруживается, что под этим слоем шелухи и грязи есть основа очень хорошая. И вот мы, получается, такие «археологи» — расчищаем этот слой грязи в психике.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе