Новости – Общество
Общество
«Мы все живем в мире штампов, а он был абсолютно неформатный»
Николай Никифоров. Фото из личного архива
«Русская планета» о судьбе легендарного тамбовского собирателя и мифотворца Николая Никифорова
28 декабря, 2015 13:14
11 мин
Коллекционера антиквариата и директора частного литературного музея Николая Никифорова называли тамбовским бароном Мюнхгаузеном. Он слыл великим выдумщиком и мифотворцем. Называл себя сыном основоположника футуризма художника и поэта Давида Бурлюка, дружил с артистом Аркадием Райкиным, демонстрировал посетителям перстень Шаляпина и окурок от сигареты Маяковского. Что из этого правда, а что миф, и какая судьба постигла уникальную коллекцию после смерти Никифорова, корреспондент РП выясняла у друга легендарного коллекционера — краеведа Александра Чернова.
В советские годы Николай Никифоров был чуть ли не самым популярным человеком в городе. Его личный экслибрис с аббревиатурой «НАН» узнавали даже дети. Коллекционер родился в 1914 году и прожил почти 90 лет. К 100-летию со дня его рождения в областной библиотеке открыли небольшую выставку раритетов, когда-то принадлежавших Никифорову. На этом, собственно, официальные юбилейные торжества и закончились. Богатейшее собрание антиквариата продолжает свою жизнь в частных коллекциях, но уже без подтекста, которым наделял свои экспонаты Никифоров. Само же имя когда-то знаменитого на всю страну тамбовского собирателя постепенно уходит в историю, оставаясь лишь в памяти друзей. Одним из них был и остается краевед, писатель и эслибрисист Александр Чернов.
– Александр Степанович, вы называете себя другом Николая Никифорова.
– Мне посчастливилось дружить с ним, несмотря на значительную разницу в возрасте. Когда мы познакомились, мне было 20 лет, ему 50. На протяжении всей жизни нас объединяло увлечение экслибрисом, мы общались практически ежедневно. Николай Алексеевич — а я всю жизнь из уважения звал его только по имени отчеству— очень яркий человек, абсолютно не похожий ни на кого. Его действительно знал весь город. Он был очень большим оригиналом. Мог при сильном морозе на конькобежных соревнованиях выйти на старт в одних плавках. В годы войны вернулся в Тамбов из какой-то поездки верхом на ишаке и разъезжал так по серому, грязному, голодному городу к большой радости детишек.
– Отношение к нему в городе было довольно неоднозначное...
– Да, он Мюнхгаузен, это есть. Но, понимаете, все эти выдумки, они не преследовали цели кого-то обмануть, объегорить, не было никакой коммерческой выгоды. Просто он был человек очень озорной. Не мог видеть формальной скучной жизни, это его коробило. Умел развлечь и удивить людей. Мелких чиновников, строящих карьеру и стремящихся быть важными и серьезными, конечно, коробило от его выдумок. Но настоящие большие люди, такие, как Аркадий Райкин, Леонид Утесов, Игорь Ильинский, Давид Бурлюк и даже президент Финляндии Урхо Кекконен ценили его и гордились знакомством. Он никого не оставлял равнодушным: им или восхищались, или посмеивались над ним. Как человек большой и сильный, он на это смотрел легко и сам не прочь был пошутить над собой. Поэтому вокруг всегда было столько разговоров.
Александр Чернов. Фото: Екатерина Жмырова / «Русская планета».
– Что коллекционировал Николай Никифоров?
– Когда Николая Алексеевича спрашивали, что он собирает, он отвечал, что он «собиратель коллекции коллекций». Его интересовали автографы, фотографии, открытки, книги, картины, самовары, утюги, примусы, всего не перечислить. Все это лежало вперемешку и только он знал, где и что находится. Непосвященному этот развал мог показаться хламом, но Николай Алексеевич мог рассказать о каждой вещи удивительную историю. Например, когда я нелестно отозвался об обшарпанном черном телефонном аппарате, то в ответ услышал, что по нему писатель Фадеев со Сталиным разговаривал.
– Кем он был по образованию, по профессии?
– У Николая Алексеевича не получилось с образованием в силу социального происхождения — он был из дворянской семьи. И это, кстати, большое счастье для нас. Потому что, если бы его огранили в советской высшей школе, ничего этого могло бы не быть. Мы же все живем в мире штампов, а он был абсолютно неформатный. Что касается профессии, посмотрите, у меня остались его визитки. Здесь написано: «Журналист, лектор, автор устных рассказов, коллекционер». Он один из первых в стране, кто визитки себе сделал. Они же были запрещены как символ буржуазного общества. Это не документ, печати нет, какая-то филькина грамота. Типографии не брали такие заказы у частных лиц. А вот Никифоров как-то делал визитки. То же было и с экслибрисами. Экслибрис был запрещен в 1934 году. В газете «Вечерний Ленинград» писали о том, что страна идет семимильными шагами вперед, строит социализм, а находятся такие выродки, которые собирают экслибрисы — знаки частной собственности. И в 60-х годах в хрущевскую оттепель было всего пять человек в стране, которые возрождали экслибрис. Николай Алексеевич — один из них.
– Как он относился к своей писательской работе?
– Он никогда не называл себя писателем, хотя был автором двух книг: «Поиски и находки» и «Поиски продолжаются». Никифоров был восхитительным рассказчиком. Он придумал свою форму — «устные рассказы собирателя» и выступал с этими рассказами в учебных заведениях, ездил по всей стране. Мог взять простую шариковую ручку и начать рассказывать историю. И его слушали с восхищением, раскрыв рот, никто не мог оторваться или перебить. Одно время он был администратором в кинотеатре «Родина», работал в горсаду, писал заметки как журналист. Но все-таки главное его дело — это собирательство. Он создал литературный музей на общественных началах, который располагался в его квартире. Ему даже комнату под этот музей удалось получить. Официальных часов посещения не было, но туда каждый день приходили гости. Всех писателей и артистов, которые приезжали на гастроли, к нему вели, а не в областной музей, где пропагандистская экспозиция об истории революции. Аркадий Райкин с ним длительное время переписывался и очень его ценил. Если кто-то приезжал в Москву «от Никифорова», он всегда встречал очень хорошо. У Николая Алексеевича было очень много оригинальных и поистине ценных вещей. И это все не под стеклом, а можно подержать, повертеть. Вещи Максима Горького, Антона Чехова, перстень Федора Шаляпина...
Афиша к выставке Николая Никифорова. Фото: Екатерина Жмырова / «Русская планета».
– История про переписку с Пикассо — выдумка или нет?
– Про Пикассо, я думаю, миф. Какой-то рисунок у Николая Алексеевича был — подлинник-не подлинник, я не знаю. Он делал с него экслибрис с аббревиатурой НАН и говорил, что якобы ему этот экслибрис сам Пикассо сделал. Это явно выдумка и розыгрыш. Но вообще у него, как у коллекционера, была обширная переписка. Он переписывался с Давидом Бурлюком, например, который эмигрировал в США. Никифоров считал себя его духовным сыном. Даже на визитках писал двойную фамилию — Никифоров-Бурлюк. Известно, что у Бурлюка было девять таких «приемных» детей в разных странах. Он понимал, что скоро уйдет и тем, кому симпатизировал, щедро дарил свои издания, наброски, этюды.
– Говорят, что частью своей коллекции Никифоров завладел, мягко говоря, незаконно, и у него были очень сложные отношения с работниками краеведческого музея, которые подозревали его в воровстве.
– Я в это не верю. Утверждать не берусь, но не представляю, чтобы он воровал. Знаю, что плохие отношения с музейщиками были, его не пускали даже в музей. Но он был человеком исключительной щедрости. Отпечатает пачку экслибрисов, к нему приходят детишки, спрашивают: «Что это?». И он дарит им целую пачку. Когда во времена Хрущева сносились одноэтажные дома, он бегал по этим домам, лазил по чердакам, спасал антикварные вещи. Во вторчермете его все знали, книжки ему откладывали. Он брал с собой какие-нибудь старые учебники и менял их на дореволюционные издания. Благодаря ему дети бросились в краеведение. Все известные краеведы, которые есть у нас в городе — Александр Горелов, Юрий Щукин и другие — появились, потому что он показал, что краеведение — это озорное, интересное, веселое занятие. То есть насколько он был дурашливый человек, настолько и дальновидный.
– Дурашливость — маска для общества?
– Нет, он просто весело жил и был счастлив от того, что живет. И неважно, что нам всем приходится за продуктами в очереди стоять, важно, что Тамбов красивый зеленый город с богатым прошлым, и это прошлое нужно восстановить. Он жил не скрываясь, это не маска. Он действительно искренне всему радовался. Ему хотелось жить весело, он с этой скукой и серостью не соглашался. Если бы он все это не выдумывал, мы так бы и стояли понуро в очередях, а он вырывался из этого быта. Эти выдумки были нужны еще и вот почему. Например, был у него золотой луидор. Откуда он появился? Явно у кого-то нелегально выкупил. А в то время золото ведь было положено сдавать государству. И вот он рассказывал, что выменял эту монету у кондуктора в троллейбусе. В этом обмане правды больше, чем в настоящей правде. Если бы он рассказал, как все на самом деле было, что он купил этот луидор у заведующего каким-то там магазином, были бы неприятности и у него и у заведующего. А так он создавал вокруг любой вещи свою легенду.
– Расскажите о том, что стало с коллекцией Никифорова?
– При его жизни мы несколько раз заводили разговор о том, что надо коллекцию куда-то пристроить, но Николай Алексеевич сразу замыкался и отказывался говорить на эту тему. Я считаю, что он, конечно, совершил большую ошибку. Но почему ему не хотелось этого делать, я тоже понимаю. Все его раритеты были с красивыми легендами, и оказалось бы, что половина из них — неправда. Попади коллекция в руки чиновников, которым эти выдумки не нужны, начались бы вопросы: «Где договор купли-продажи?», «Как мы поймем, что эта вещь не краденная?» Ему не хотелось влезать во все эти разговоры, рушить легенды. А когда умер, получилось, что городу было не до его коллекции. С экономикой в 2003 году тоже не очень хорошо было.
– То есть коллекция осталась в собственности семьи?
– Да, у него есть сестры и племянницы. Коллекция стала частной собственностью. Семья все эти вещи постепенно распродавала. Сейчас все это существует, но в разных собраниях. Никифоров был опытным коллекционером и заказывал специальные мастичные штампики. У него даже был отдельный штамп: «Спасено из макулатуры». Но в целом судьба коллекции, конечно, трагическая. Мог бы быть шикарный музей. Трагедия еще и в том, что ценность коллекции сразу после смерти резко упала. Он знал про каждую вещь все — почему он ее хранит, зачем, с чьим именем она связана. Знал, например, что на этой групповой фотографии есть писатель Андрей Платонов, а другие-то этого не знают и для них это просто обычный фотоснимок.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
