Новости – Общество
Общество
Душещемиловская история
Тамбовская психиатрическая клиническая больница. Фото: Екатерина Жмырова
Корреспондент «Русской планеты» поговорила с врачом о душевных болезнях жителей Тамбова
5 сентября, 2014 11:43
13 мин
Тамбовская психиатрическая клиническая больница занимает довольно большую территорию. Это целый специализированный городок. Здесь тихо и зелено, фонтан, лавочки, ухоженные клумбы. Корпуса, вопреки распространенному стереотипу, вовсе не желтые, а из темно-красного кирпича. Долго блуждаю между зданиями с вывесками «Клуб», «Архив», «4 отделение», «Администрация». Меня встречает заведующая отделением психо-социальной реабилитации Елена Струкова:
– Вот эти здания у нас самые старые, им около ста лет. Всего больница рассчитана примерно на 1000 коек. Здесь отделение для острых больных, тут лежат пожилые, там проходят обследование военнослужащие. У психиатрической больницы богатая история. Это одно из старейших лечебных заведений в Тамбове.
Холодный душ, вертящееся колесо…
Согласно документам, которые сохранились в архивах больницы, первый корпус здесь был построен еще в 1802 году. Это был одноэтажный, деревянный барак, который вмещал всего 25 человек. До этого официальная медицина вообще не принимала во внимание душевнобольных, они могли найти себе пристанище и защиту только в монастырях.
В 1842 году был построен еще один корпус, который сохранился до сих пор (сейчас здесь располагается 16 отделение). Этот кирпичный дом тогда получил в народе характерное название «Щемиловка». По воспоминаниям очевидцев, здесь было холодно, темно и тесно. Кормили психически больных остатками. Отдельного медперсонала не было. Как видно из записей в приказах по больнице и фельдшерской школе того времени, в «дом умалишенных» на дежурство направляли работников соматической больницы в виде наказания за пьянство, хулиганство или дебош в общественных местах. Методы лечения были своеобразными — холодный душ, вертящееся колесо, изоляторы, ремни, цепи и «кумовая кровать», к которой привязывали больных.
К концу XIX века ситуация начала меняться в лучшую сторону. Прежде всего, это связано с именем Владимира Сербского, в честь которого назван институт судебной психиатрии в Москве. Молодого медика с передовыми взглядами направили в Тамбов в 1885 году сразу после окончания учебы. Он должен был возглавить лечебницу для душевнобольных и заняться реорганизацией психиатрии в Тамбовской губернии. Выступая на Земских собраниях, Сербский стремился доказать необходимость выделения психиатрической лечебницы в самостоятельное учреждение, выступал за гуманное отношение к душевнобольным и введение так называемого «принципа нестеснения». Однако, претворить свои передовые идеи в жизнь тогда Сербскому не удалось и он покинул Тамбов, спустя всего два года.
Дело Сербского продолжил Федор Бартелинк — первый главврач тамбовской психиатрической больницы. В 1888 году ее все-таки выделили в отдельное учреждение. Именно эту дату принимают за точку отсчета, говоря об истории психиатрии в Тамбовской области. Бартелинк добился у земства освобождения от платы за лечение крестьян, ввел устав больницы и организовал официальную перепись душевнобольных. К 1914 году психиатрическая лечебница разрослась и представляла собой целый городок с 11 корпусами. Здесь были мастерские, оранжереи. С пациентами занимались педагоги. В качестве средства реабилитации уже тогда применялось искусство — музыка, поэзия, живопись.
«Для кого-то чудаковатость — признак гениальности»
Захожу в кабинет главной медицинской сестры психиатрической больницы Марины Белевитиной. Кабинет небольшой — рабочий стол с двумя телефонами, полки с книгами, на стенах — грамоты и сертификаты.
– Марина Юрьевна, с психиатрической больницей и вашими пациентами в частности связано столько разных стереотипов. Что же все-таки душевная болезнь?
– Слишком разные понятия душевной болезни у общества и у медиков. И, наверное, не получив высшее медицинское образование, очень трудно понять, что это такое и принять те состояния, которые возникают у человека в процессе болезни. Трудно объяснить обществу, что агрессия — это проявление заболевания, а не просто человек плохой. Душевных болезней много, а проявлений психических расстройств еще больше. Но общество почему-то замечает только то, что видно с первого взгляда. Никто не заметит депрессивного больного, которому плохо, который «ушел в себя» и нуждается в помощи больше, чем кто-либо, наверное, пока дело не дойдет до суицида. К сожалению, мы замечаем только агрессию и неблаговидные поступки, которые могут совершать наши больные. Это бывает довольно редко, но это тот один случай, который будут помнить все и всегда.
– А как понять, где заканчивается нормальная здоровая реакция и начинается заболевание?
– Понятие нормы настолько абстрактно. Для кого-то плохое воспитание уже не является нормой, а для кого-то чудаковатость — признак гениальности. Есть определенные границы интеллекта. Уровень интеллекта можно определить. А все остальное... Ну что за норма? С какими эталонами и стандартами мы сравниваем? Зачастую к нам не пациенты обращаются, а родственники, близкие. Им легче понять и оценить состояние больного. Проблема-то еще в том, что критики к своему состоянию у наших пациентов нет. Здесь же нельзя сказать — вот пятнышко покраснело, пора идти к врачу. Визуальных реакций нет. Мы настолько разные по характеру. Человек с детства может быть замкнутым, не стремиться к общению, и это будет восприниматься как особенность характера. Но может быть и так, что это начальные признаки заболевания.
– Можно ли говорить, что замкнутость опаснее импульсивности?
– Нельзя. Потому что иногда человек замкнут и ему там комфортно в себе. У него богатый внутренний мир и он просто не готов им делиться. Он может выплескивать это в общество — писать романы, стихи, картины, а может и не показывать никак, если ему комфортно с самим собой. Это характер, особенности личности. Мы же не все сделаны по стандарту — как внешне, так и внутренне. У нас не может быть у всех 90-60-90. Также и внутренний мир. Нельзя сделать всем интеллект 120, большую широкую душу и постоянно ровное стабильное душевное состояние.
«Женщина больше нужна семье»
– Как правило, родственникам ваших пациентов может приходиться сложнее, чем самим больным. Нужно привыкать к новым обстоятельствам. Можно ли сохранить относительно нормальную семью, если кто-то в паре, например, с диагнозом «шизофрения»?
– Есть у нас интересная статистика, но я не думаю, что она отражает общую картину. У нас, как правило, больше мужчин...
– … психическими заболеваниями страдают?
– Нет. Госпитализируются. Мужчины обращаются в больницу раньше. А вот женщины госпитализируются гораздо позднее, когда уже не только началось заболевание, но состояние сильно ухудшилось, стало острым.
– Почему так? Женщины сами терпят до последнего или это их семьи?
– Может потому что душевнобольной мужчина в семье мешает больше, а женщина держит дом? Она больше нужна семье — дети, муж, в деревнях еще и скотина. Вообще, женщина с психическим заболеванием в семье менее проблемная. Но я не могу сказать, что это общая картина. Это мое наблюдение в процессе работы.
«У нас сейчас мода на аутизм»
– А вообще как-то меняется ваш контингент с годами? Стали другими сами пациенты, их душевные болезни?
– Ну, во-первых, пациенты постарели. Пожилых людей становится все больше. Лет девять, наверное, назад мы поняли, что геронтологическое отделение надо расширять. Просто не хватает мест. Начинает формироваться очередь в это отделение. И хоспис наш городской не решает этой проблемы. Люди, которые нуждаются просто в уходе, у которых Альцгеймер, склероз и другие психические расстройства, они, к сожалению, остаются никому не нужны. И нам пришлось добавлять койки за счет других отделений.
– Часто ли бывает, что родственники отказываются ухаживать за психически больными?
– Не могу сказать, что повально, массово, но бывает. Здесь тоже осуждать нельзя. Бывает, что человек уже настолько устал, настолько потерялся. Кто-то теряет из-за этого работу, начинаются проблемы с семьей. Такие пациенты требуют круглосуточного ухода, то есть все время нужно быть дома. У нас в больнице есть «Школа родственников». Мы делаем тематические группы — по шизофрении, по эпилепсии, чтобы родственники не пугались, не боялись. На протяжении всех занятий красной нитью идет психологическая поддержка.
– А если сравнивать, например, с советскими годами, что-то изменилось в поведении больных?
– Нет. Перестали представлять себя партийными лидерами. И Наполеонов как-то больше нет.
– А кем же теперь себя представляют?
– Да вот как-то особо никем. Бред, галлюцинации — они остаются, но Наполеонами себя уже не мнят, а вот Путину пишут.
– Чего хотят?
– Хорошей жизни. Тут я их могу понять (улыбается). То есть вот эта вот доступность в Интернет она тоже имеет свои минусы. Хотя, с другой стороны, пусть и наше руководство знает, с кем мы работаем. Еще одна современная тенденция — сейчас стало больше детей аутистов. Точнее даже не так. Их не стало больше. Но современным родителям зачастую легче признать, что у них ребенок аутист, чем с умственной отсталостью. Они подменяют эти понятия.
– Но ведь аутизм тоже очень серьезный диагноз?
– Наверное, дело в том, что об аутизме сейчас много пишут и говорят. Родители же у нас тоже умеют читать и пользоваться Интернетом. Это такая очень модная волна. Аутизм как-то лучше общество принимает, чем умственную отсталость.
– Опять же стереотипы, что аутисты бывают гениями?
– Вот! Мало кто знает, что такое аутизм. Просто красивое модное слово, которое на слуху. Плюс считается, что такие детки бывают необыкновенно талантливыми. Там разница в том, что при аутизме у человека остается способность к обучению, да и прогноз более благоприятный. А с умственной отсталостью, к сожалению, интеллект не нарастишь. Как дано природой, так и дано. Вообще, веяния времени они имеют место быть. Казалось бы психиатрия — такая монументальная, многолетняя, устоявшаяся наука, есть какое-то количество заболеваний и все. Но все не так, все меняется.
«Когда больно, смеяться трудно»
– Марина Юрьевна, а как проходит реабилитация для тех, кто уже выздоравливает?
– Мы проводим досуговые и спортивные мероприятия, праздники. Был вот недавно День Нептуна. С пациентами занимаются арттерапией. Они у нас пишут стихи, рисуют. Сейчас, к сожалению, не так активно работают мастерские, как раньше. Все это связано с реформами в медицине, с финансированием.
– Ваши пациенты после выписки могут устраиваться на работу?
– Есть определенные противопоказания — работа на высоте, работа водителем. На все остальное противопоказаний нет.
– Но на практике как получается? Наверное, не очень хотят работодатели брать на работу «человека со справкой»?
– А кто об этом знает? У нас понятие врачебной тайны еще никто не отменял.
– Получается, коллега-шизофреник совершенно не опасен? А почему же большинство считает иначе?
– Потому что слишком много смотрят телевизор со страшными историями на ночь. Откуда-то же у вас эта информация есть? Я не думаю, что из жизни. Даже я, работая в психиатрической больнице, могу вспомнить всего лишь два или три случая в Тамбовской области, когда наши пациенты нанесли ущерб здоровью.
– Как часто вы наблюдаете доверительные отношения между пациентами? Бывают браки, например?
– Браки бывают, да, но статистики мы не ведем. Понимаете, это все не забавляет. Все равно это боль, болезнь, страдает пациент, страдают родственники. Понимаешь, что, скорее всего, это наследственное и может отразиться на детях. Когда больно, смеяться трудно. Больше чувства сострадания. Даже когда у нас тут какие-то мероприятия спортивные или досуговые проходят, видно, насколько им тяжело все это делать, насколько они зажаты. За каждым пациентом своя история, своя беда.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
